16+
07.03.2023
Славится Сысерть красивыми местами, и одно из них – небольшая гора, западный склон которой спускается к пруду, северный – к старинному заводу, восточный и южный опоясаны лесом, а с вершины можно увидеть весь город, как на ладони. Геологи говорят, что гора эта – древнейший потухший вулкан, здесь магма подходит близко к поверхности земли. На горе находили свидетельства того, что люди здесь жили ещё несколько тысяч лет назад – птицевидных идолов, слитки меди, черепки (они хранились в музее Соломирских-Турчаниновых), а сама гора служила жертвенным местом. Историки повествуют о сражениях, развернувшихся в период Крестьянской войны – с горы обстреливал из пушек Сысертский завод один из отрядов мятежного Емельяна Пугачёва. Любил здесь хаживать и наш знаменитый земляк – Павел Петрович Бажов, на любимом камне обдумывал писатель свои будущие творения и читал сказки своим детям.
Своё первое название – Караульная – гора получила от того, что служила смотровой площадкой для наблюдений от набегов башкир, от лесных пожаров в защиту вновь отстроенного завода-крепости. Затем, после событий Пугачёвской войны, гора сменила название, говорят, что на вершине был захоронен Бессонов, один из участников сражений за Сысертский завод. Но в народе прочно прижилось и до сих пор бытует название Бесёновка, Бесёнкова. Историю этого нам поведает сказ «Бесёнова гора», записанный от местных старожилов писательницей Власовой Серафимой Константиновной.
А предыстория такова. Серафима Константиновна, широко известная в 1960-1970-х годах писательница Южного Урала, работала в Сысерти учительницей в 1920-1930-х годах. Здесь началось её увлечение Уралом, его легендами и преданиями. Она много запоминала рассказов местных стариков – носителей живой исторической памяти, многое от них записала, впоследствии из этих записей родились книги. Как и П. П. Бажов, с которым она была знакома, начала писать, выйдя на заслуженный отдых, к тому времени, с 1952 года, она уже жила в Челябинске. На пенсии она задумывалась, чем она ещё может быть полезна обществу, которое подарило ей и всем советским людям спокойную и обеспеченную старость.
Встреча с писателем Александром Фадеевым оформило в ней желание писать, сохранить для людей память, культуру и историю тех мест, где ей приходилось жить и работать. И первым делом она, конечно же, приехала в Сысерть, где она всех знала, где её все знали и помнили, несмотря на то, что прошло довольно много времени с тех пор, как она отсюда уехала.
Почти через тридцать лет, в 1957 году, встретилась С. К. Власова в Сысерти со старыми друзьями – М. Д. Кузнецовой, М. М. Сабуровым, Григорьевыми, Талаповой и другими, и как бы вновь получила от них путёвку в жизнь. Как вспоминала писательница в своей неизданной рукописи, сказал ей тогда старый сысертский рабочий Григорьев: «Ты бы написала о Сысерти, всё равно делать тебе нечего. А то забывать уже много стали. Возьми Бесёнову гору – век свой Бесёновкой называлась, а вот недавно приехала какая-то деваха и говорит, что «Бесёнова гора вовсе Бессонова, а не Бесёнова». Пришлось крепко поспорить с ней».
И послушалась Серафима Власова старых товарищей. Так родилась её первая книга «Уральские сказы», вышедшая в печати в 1958 году. Сюда вошли 4 сказа, записанные в Сысерти, в том числе и «Бесёнова гора» – дань памяти нашим предкам, боровшимся за свободу, против господ-угнетателей.
Заспанова Ульяна
БЕСЕНОВА ГОРА
Быль это иль небылица, только от многих наших заводских слыхать приходилось, будто лет сто назад, а может двести, в деревне Никольской были девки красивые, да нравом приветливые. И посылали сватов в эту деревню. Известно, как жили в ту пору рабочие люди, вот и думалось каждому парню выбрать себе подругу в жизни, нравом весёлой, да характером приветливей: «Авось легче проживётся». А деревня та вёрстах в сорока от завода притулилась.
Со всех сторон озёрами, вековыми лесами да горами высокими от злых ветров защищена та деревня была.
А народ в Никольской и вправду в отличку от других деревень был. «Любого парня у нас возьми, аль девку — залюбуешься», — говорили старые люди. Деды эту молву сохранили.
Когда мало ещё на Урале заводских жило, стали цари раздавать землю по окраинам государства своим вельможам знатным. Получил землю, на которой позже Сысертский завод обозначился, какой-то князь или граф — вельможа царский. Много богатств получил он: руда сама наверх лезла; озёр, полных рыбы, хоть уху прямо в них вари; лесов непролазных, полных зверья всякого. А людей нет.
У самого крепостных не ахти сколько было. Дал он приказание своим приближённым: купить или выменять людей у помещиков. Поехал барский приказчик по дворянским домам. Выменял он у рязанских помещиков тридцать семей на вывоз за два рубля золотых и две борзых в придачу. А люди были один к одному. Один краше другого.
Привёз приказчик людей на Урал. Земли им дали, избы они срубили. Так и родилась деревня Никольская.
Время, что вода бежит, не догонишь. Разрослась деревенька — селом стала. Внуки от дедов слыхали, как их деды здесь появились. Полюбились им суровые горы Уральские, хоть и про себя они побасенку сложили: «Живём на горах, а неба не видим».
Шибко не по себе было людям в долгие зимние ночи, когда, бывало, у самых изб волки людей загрызали. А всё же родными им стали горы высокие, леса дремучие.
Вот в этом-то селе Никольском, в семье кузнеца Северьяна Медведева, родилась дочка.
Отец Северьян в недолгих днях, как говорят, богу душу отдал. Здоровенным бревном его придавило, осталась семья сиротой.
Горько плакала мать, когда родилась Парашка. Лишний рот появился в семье — и без неё четыре парня. Росла Парашка будто всем назло: крепкая, сильная, а уж дерзкая — всем на удивленье.
— В кого это она у тебя уродилась? — спрашивали соседки Таисью, Парашкину мать.
А когда подросла Парашка, то совсем отчаянной стала. Одно горе было матери с ней. Огонь, а не девка. Чистый бес.
«Бес» да «бесёнок», прилепилось это прозванье к Парашке, когда малолеткой была, да так за ней и осталось и до нас дошло.
Бывало в лес пойдёт — дня три ходит. Спросят её, как она одна в лесу не боится, а она в ответ только смеётся:
— А че в лесу страшного. Потом в сердцах так зло скажет:
— В деревне куда страшней леса. Намедни все видали, как Панка Игнатова в пожарке секли. А за какой грех? Вишь без спроса мать ушёл хоронить. Отходить уж стал — с досок снимали. Вот и гляди, где страшнее. А в лесу что? Сосны шумят, на своём языке разговаривают. Знать надо лес. Сроду в нем не пропадёшь, а дома горе, да беда...
И начнёт, начнёт наговаривать — только слушай её.
Говорила Парашка всегда от сердца, с жаром.
Хоть и неладным считалось в те годы бабу иль девку слушать, а Парашку слушали, да ещё поддакивали, хоть и бесёнком называли.
Больше всего на свете любила она с братьями на охоту ходить. Ловко била зверя лесного, а ещё крепче козуль диких.
Долго помнили люди, как она убила сохатого. Диво брало людей: одна ведь изловчилась!
— Не силой, а хитростью зверя брать надо. Зверь хитрый, а я похитрей. Выследили мы сохатого с Сенькой давно. Шла я за зверем по следу. Остановился он на еланке, а я в сторонке опнулась. Стою и тихонько пою. Зверь пение любит, хоть и слов не поймёт. Пела я пела, кружиться начала. Стоит зверь. За родню меня звери считают, за зверюшку принимают, — шутила она, а сама, что козуля дикая, легко да проворно в бор нырнёт. Только её и видели.
Никто кроме неё не знал самых коротких, да тайных тропинок к заводу.
Всем селом были приписаны люди к заводу. Не раз проводила Парашка матерей и жён на свиданье к сыновьям и мужьям по этим тропинкам глухим в завод и обратно.
Вот так и росла она сильная, вольная.
Как говорят старики, и красотой бог не обидел, на что портяная рубаха груба, да колюча, а к Парашке и она шла — одним словом, цвела Парашкина красота, будто цветок Марьин корень.
Да не только Парашкина красота людей привлекала. Первой песельницей девка была, а пела, — всем душу грела, сердце веселила.
Прослышал про Парашкину красоту коногон с домны заводской Никита Старков. Первый мастер был в домне и тоже петь любил, а когда запевал полным голосом, то говорят лучины гасли и стекла в окнах дрожали. Проворный был парень, на все руки умелец, и отцу помогал и себе кусок добывал.
Увидел Никита Парашу впервые в Троицын день, когда девушки венки в пруд бросали. Запомнились парню её глаза и пенье сердечное.
А на Красной горке, на свадьбе у подружки Парашиной, на всю жизнь приворожила она его своей красотой, да песнями девичьими.
Зацвела с той поры и у Параши на сердце любовь. Не смогла с этого дня она позабыть про Никиту: то вспомнит походку, то черные кудри его.
«Орёл, а не парень», — думала она, а Никита в Петровки наметил сватов подослать, да вдруг всё перепуталось.
Старшего брата Параши, которого она за отца почитала, живым не стало. Его заковали и в гору работать отправили. Бунтовал, правду прикащику в глаза сказал, что грабитель он — прикащик-то, ну тут его мигом схватили — в пожарку, а там кандалы и надели.
Не прошёл месяц, как он кончился. Похоронили его на старом кладбище, а сами всей семьёй пошли в курени, уголь жечь.
Затосковала Параша в куренях по Никите, но виду своим не показывала. Вместе с птицами вставала она, за работу бралась и при ночной заре с ней расставалась. Работа её любому парню подстать была, а Параша с ней справлялась и ровно ещё красивей становилась.
Как-то раз поехал управитель завода с гостями из Петербурга в лес на охоту, козуль бить. Плохо он знал лес, а людей и того хуже. Ненавидел его народ за притеснения всякие, а жену управителя злой ведьмой прозывали. Знатная барыня была, а скупая и придира. На что по всему заводу известная была старая Дарья кривая, да рябая, так барыня куда пострашней с лица Дарьи была, а хотела, чтоб красивой её почитали.
Так вот охотились господа, охотились в лесах вековых и заблудились. Встретились им по дороге возчики с углём из куреней. Спросили парней господа, как поближе дорогу в завод найти. Парни возчики отборный был народ. Не сговаривались, а порешили над господами шутку сыграть, хоть при встрече для виду закон соблюли — глубоко, до земли поклонились, шапки сняли, а дорогу показали совсем в другую сторону — не в завод, а в храпы, из лесов лес.
Ежели не знать там тропок, — сроду не выйдешь. Много гибло народу в храпах.
Вскочили на сытых коней господа и помчались по тропке, куда возчики указали.
Опять крутились они по горам и лесам, крутились и на курень наскочили. Встретил их Палкан — старый дворняга. Скотине неведомо было, как отличить господ от лакеев. Взялся он лаять на них, как оглашённый. Один из господ длиннющим кнутом так огрел пса, едва он успел скрыться под крылечко.
Господа с коней соскочили. Приказали Таисье воды пить им подать. Таисья крикнула дочку. Хоть и недосуг было Параше, уголь помогала она грузить старику Петрухе, но послушалась мать. Сходила на ключ за водой, в чистом жбане её господам подала, — тут судьба её и решилась.
Увидали её господа. Промеж себя переглянулись. Управитель стекло приставил к глазу своему, чтобы было видней. Потом пролопотал приезжим не по-русски, ткнул хлыстом на Парашу, обернулся к ней и громко, как глухой, прокричал: «Слушай девка беспутная. Беру я тебя к барыне в услуженье». Ткнул ей руку в лицо: «Целуй, мол, за барскую милость».
Поначалу и вправду будто оглохла Параша от слов управителя.
Поглядела кругом, гордо головой тряхнула: знай, мол, нас простых деревенских. Вскочила на плетень, перемахнула его. Только её и видали... Так и остался барин ни с чем... От злости его даже скосило.
Дня три Параша в лесу пропадала, а домой воротилась, мать её не узнала. Аж почернела вся. Слегла в лёжку от хвори неведомой.
Знала Параша с Таисьей, что значит быть в услужении у барыни старой. Мстила она девкам простым за их красоту и молодость нежную. Давно слух в народе шёл, что не одна девка в управительском доме погибла. Федосья Старкова — красавица писаная руки на себя наложила в Крещенский сочельник от щипков барыниных да побоев — повесилась. Безответных Авдотья в пруд бросилась из-за любимых господских собачек. Как ни была умна, да терпелива Марья Волкова, и та не выдержала — к киржакам в скиты ушла и всё через барыню злую.
Никита ничего не знал про горе Параши. Тосковал он о ней, тосковал и не выдержал. Решил он пойти к Парашиной матери в ноги поклониться, в родню попроситься.
Да видно не в радостный день он пошёл. С самого утра работа из рук у него валилась. Стал подниматься по настилу с рудой наверх домны, чуть телегу вместе с конём с настила не опрокинул. Взял кайло, хотел руду долбить — ногу себе сильно поранил. Привязал лопух к ноге, бросил всё и, не дождавшись ночи, зашагал в Никольское.
Шёл он, шёл не останавливаясь, от лёгкого ветерка в себя пришёл. Видит, дорога совсем не та. Горы чернеют, вековые сосны шумят по обоим сторонам дороги. В Урал пошёл, с дороги сбился и свернул на тропинку еле приметную. Ещё плутал он по лесу, из сил выбился. Темнеть стало. С земли сыростью потянуло.
Вдруг он почуял запах палёного леса. Пошёл на него и на курень наткнулся. Видит избушка стоит.
«Вот отдохну, у добрых людей ночевать попрошусь, рассветёт, доберусь и в Никольское».
В избу зашёл. Встал у порога. Снял лапти, онучи. Поклонился в угол передний, посмотрел на огонь, лучина над ведёрком горела — и замер на месте...
С печки глядела Параша. Бросился он к ней. Всю хворь как рукой сняло с Параши. Соскочила с печки она. Всё рассказала ему. Как им с матерью пришлось из села уйти в курени уголь томить и весточки дать пошто не смогла. Рассказала и про управителя. Побелел весь Никита.
— Старый варнак, его бы с Лысой горы сбросить, будь он проклят мирский людоед, — злобно говорил он. — Всё равно силком, да возьмут, вот тебе крест, Параша, — бежать надо. Можно в Колывань уйти, аль в степь к башкирам — там есть у нас други. Бежим, Параша, уйдём в бега.
Не долго думать ей пришлось. Связала она в узелок свой пожиток, натянула на ноги обутки, покрылась полушалком, посмотрела кругом — ведь мать сиротой оставляла, и нырнула в тьму ночи вместе с Никитой.
Управитель не забыл про Парашу. Помнил проклятый обиду. Приказал он лакеям её искать, а вслед за ними и сам отправился...
Не нашли Парашу ни лакеи, ни сам управитель. Каждый кустик обшарили. Чем больше искали, тем злее становился управитель. Бил он по чём попало лакеев, а когда убедился, что нет её нигде, приказал от злости избу поджечь. Плакала Парашина мать, валялась в ногах управителя — ничего не помогло. Запластала изба с четырёх сторон. Завыл старый Палкан. Заиграл огонь с ветром. Зашатал он сосны высокие. Испугался барин. Послал верхом лакея в завод, а сам с другими от огня стал спасаться. Кони, чуя огонь, поскакали, а за ними огонь погнался.
Той порой Параша с Никитой в Шелкуне спрятались, а потом к её брату в завод убежали.
Лесной пожар разгорался.
Слух легче огня. Унёс он покой у барыни старой. Не из-за жалости к людям сходила с ума старуха. Злилась она на мужа, что за новой красавицей в лес ускакал — любил хвастать барин перед гостями крепостными красавицами.
О пожаре лесном и о преследовании барском Параши слух долетел и до заводских людей. Зашумели они. Кто от испуга — из-за пожара, а больше того из-за ненависти к управителю, да к каторжной жизни. Без ведома барина колокол на церкви и в пожарке не умолкал, а народ с площади заводской не расходился.
Параша с Никитой опять скрылись.
Комментариев пока нет. Вы можете быть первым!
